Тропа колдунов - Страница 31

Латиняне упорно держали строй, что позволяло им успешно противостоять кавалерийскому валу, перехлестнувшему через первые ряды.

Среди живых росли горы трупов. Низкорослые степные лошадки оскальзывались на лежащих вповалку телах. Атака захлёбывалась в крови.

Так и не пробившись сквозь глубокое построение противника, татары отхлынули назад и вновь взялись за луки. Опять полетели стрелы. Опять латиняне падали под обвальными залпами.

Взвыли трубы. Имперцы отступили под прикрытие магического щита Михеля и Арины. Там татарских стрел можно было не опасаться. Бой барабанов отозвал назад и степняков — пока незримый колдовской щит не обратился в меч.

Судя по всему, начиналось затяжное стояние по-над Ищеркой. Было ясно: правый берег татары удержат за собой. Шаманское камлание остановит там любую атаку латинян. В то же время, латинянские рыцари и пехота, прикрытые колдовской силой Михеля и Арины не позволят Огадаю переправиться на левобережье. Чтобы достичь победы, противникам следовало изменить тактику. А иначе…

Тимофей шумно вздохнул.

Иначе вражеские войска не отступятся от стен Острожца до скончания света. Возможно, и латиняне, и степняки готовы ждать сколько угодно, но долго ли продержится без припасов гарнизон крепости?

— Княже, ты так ничего и не предпримешь? — вновь обратился Тимофей к Угриму.

— Пока чародеи воюют с обычными людьми — ничего, — спокойно ответил князь-волхв. — Наше время придёт, когда они сцепятся друг с другом.

— А если не сцепятся?

— Да куда ж они денутся-то? — криво усмехнулся Угрим. — По другому им теперь друг дружку не одолеть, а значит и Острожца не взять. И до Кощеева тулова не добраться. Вопрос лишь в том, кто нанесёт удар первым.

— Кто нанесёт удар? А всё, что было до сих пор?.. — Тимофей окинул взглядом усеянное трупами поле.

Он вдруг почувствовал, как его душит внезапно пробудившаяся злость. Така-а-ая злость! Такая!.. Всеобъемлющая и беспросветная. Злость на Михеля и на Арину, приведших под стены Острожца неисчислимую императорскую рать. На хана Огадая и на его шамана, явившихся в Ищерские леса не ради исполнения союзнического долга, а за древней Реликвией, им не принадлежащей. И на князя-волхва, невозмутимо смотревшего, как гибнут сотни и тысячи людей, — тоже. Так смотревшего, словно смертям этим не стоило придавать значения.

Он не смог скрыть своей злости. Да и не пытался особо. Не хотел потому что.

— Всё, что было до сих пор, значит, не в счёт, да, княже?

— Ещё не пролилось ни капли чародейской крови, — сухо ответил Угрим. — Значит, настоящей битвы пока не было.

Дальше они наблюдали молча.

По обоим берегам реки происходило вялое движение. Одни отряды менялись местами с другими. Пару раз небольшие группки всадников то с одной, то с другой стороны въезжали на переправу, провоцируя врага на ответные действия. Но штурмовать чужой берег никто всерьёз больше не пытался. И латиняне, и татары старались держаться от неприятеля на расстоянии прицельного выстрела.

Передовые отряды, выставленные у переправы, напряжённо следили за противником. Но близился вечер. В латинянском лагере задымились первые костерки. В татарском тылу появились шатры и палатки.

Осада Острожца продолжалась. Вернее, шла уже иная осада. Странная, диковинная, чудная. Два войска будут осаждать друг друга под стенами осаждённой крепости.

«Всё-таки, это надолго, — с тоской подумал Тимофей. — Быстро это закончиться не может».

Он ещё не знал, насколько сильно ошибается.

Глава 6

Горы, наконец, остались позади, но и от неприветливых холмистых предгорий радости тоже было мало. Крутые, поросшие лесами возвышенности, обрывистые склоны и великое множество речушек и ручьёв, от студёной воды которых сводило судорогой ноги, сами по себе затрудняли движение. А уж если руки связаны перед грудью, в шею впивается тугая петля, а по лодыжкам нахлёстывают палками, каждый шаг и вовсе превращается в пытку.

Язычники обращались с Зигфридом фон Гебердорфом по-варварски. Эти желтолицые скоты не имели ни малейшего представления о благородстве и чести. Предводитель чужеземцев — вислоусый князёк с карпом на гербе — демонстративно сторонился Зигфрида, как чумного. Языческие рыцари и кнехты открыто надсмехались над ним. Узкие глаза стражей смотрели на пленника с холодным презрением. Даже молчаливые слуги-носильщики, тащившие на спинах деревянные коробы с чужими доспехами, походным снаряжением и припасами неодобрительно косились на барона и брезгливо кривили губы.

У Зигфрида имелось смутное подозрение, что причиной такого отношения к нему стало его нежелание прилюдно вспарывать себе брюхо. Что ж, греха самоубийства он на душу не взял, и не жалел об этом. Однако терпеть такой позор тоже сил не было. Ярость и бешенство кипели в душе. Но то были бессильная ярость и бесполезное, пустое бешенство. Какой от них прок, если на руках — путы. «Уж прирезали бы скорее, что ли», — думал барон.

Увы, убивать его варвары не спешили. Да и выкупом, похоже, не интересовались. Язычники просто гнали Зигфрида с собой, набросив на шею верёвку. Куда гнали? Зачем? Ответа на эти вопросы барон не знал. И спросить было некого. Зигфрид молчал, стиснув зубы. Зигфрид ждал подходящего момента, когда можно будет посчитаться за всё.

Диковинную постройку, высившуюся над лесистым холмом у изгиба широкой реки, он заметил, когда солнце уже клонилось к закату. Это была высокая стройная башня в несколько ярусов. Странные, нависающие друг над другом квадратные черепичные крыши-карнизы с загнутыми кверху краями создавали удивительное впечатление: казалось, будто башня парит в воздухе. Верхнюю кровлю венчал шпиль, опоясанный девятью кольцами.